Владимир Ионов - <a href="/cdn-cgi/l/email-protection" class="__cf_email__" data-cfemail="10447f643d43667564507d71797c3e6265">[email&#160;protected]</a>

— А чего? Все правильно: всё должно быть по совести. И за всё человек платит сам. А ещё чего твой знакомый пишет?

— А хрен его знает! Я плюнул и больше ни разу на него не выходил, — отмахнулся Диванов, чувствуя, как тяжелеет от коньяка его блистательно подвешенный язык. — Я устал. Где лежит твой коврик?

— Про коврик пока забудь. Сейчас ты мог бы выйти на своего знакомого? Я бы с ним поболтала…

— Выходи на него сама. Вот его простой до безобразия адрес, — Диванов протянул ей скомканный листок. — А я пошел искать коврик… или лучше диван?

— Черт с тобой. Там, в комнате Скворцова есть свободная кушетка, — отмахнулась Матрона.

— А если я упаду в его кровать? — пьяно спросил Диванов.

— Падай, хоть за кровать. Если явится сегодня, разберётесь, где кому спать.

Что-то ещё бормоча, Диванов уплёлся вглубь квартиры, а Матрона, оставив коньяк, пересела за рабочий столик в углу гостиной, где под розовой атласной накидкой у неё стоял видавший виды стационарный компьютер. Все, кому доводилось видеть его, говорили, что пора эту рухлядь выбросить, сейчас ведь столько новых стильных аппаратов. Но Матрона, при всей широте своей натуры и внешней склонности к шику, любила некоторые старые вещи и никак не поддавалась на уговоры и подначки. К ним относился и почтенный НР. В этом же доме, этажом ниже, у нее была студия звукозаписи, напичканная самой современной техникой. Есть там и мощные компьютеры для монтажа звука и клипов. Но она любила домашний НР, в памяти которого хранила много личного, по сути, весь свой архив, с тем расчётом, чтобы, если когда-то засядет писать мемуары или кто-то другой возьмётся за её жизнеописание, всё было у него под рукой.

Вообще, она уже чувствовала приближение этого времени, когда оставит свою публику другим, не менее настырным и заряженным на успех, а сама переберется в загородный дом. И там без суеты, без нужды каждодневно выглядеть королевой, в одном халате и мягких тапочках сядет у экрана старого друга и будет думать, с чего ей начать писать. Приближение этого времени она ощутила недавно, когда ни с того, ни с сего вдруг начала оценивать каждый свой поступок: так ли он совершён и почувствовала потребность советоваться с кем-то, скорее даже не с друзьями, а с кем-то более добрым и мудрым. С мамой, например, давно уже покинувшей этот мир. Именно перед ней она недавно почувствовала потребность оправдаться за то, что привела в дом молодого, талантливого и избалованного всеобщим вниманием Скворцова. «Ты не подумай, я не для постели его привела, — говорила она. — У него нет никого из близких, а парень срывается, мне просто жалко, если погибнет. А меня он уважает почти как мать, и я стараюсь повлиять на него, если ещё смогу…»

А вот Диванов подкинул возможность поговорить с человеком с ТОГО СВЕТА. Странно, что она ничего не знала о таких его связях. Чертовы гастроли, с ними потеряешь всё на свете!

Она осторожно набрала оставленный Дивановым адрес и дрожащими пальцами отбила по клавиатуре:

— Здравствуйте. Мне сказали, что я могла бы… — она остановилась: «Что я могла бы?» и продолжила: — посоветоваться с Вами… Правда, я не знаю, как обращаться к Вам… Дима Диванов дал мне только этот адрес… А я — Альбина Мирная… И ещё все зовут меня «Матрона».

— Здравствуйте, Альбина Ивановна, — отпечаталось на экране. — Я знаю Вас. И даже когда-то брал у Вас интервью. Если вспомните, это было после Вашей победы на фестивале «Золотой Орфей».

— Если честно… Я тогда очень многим давала интервью…

— Да, конечно. Всех невозможно запомнить. А я — Владимир Волгарь, точнее Душа Владимира Волгаря, погибшего в автокатастрофе. Чем могу быть полезен?

— Душа… Это что такое, как она, или, вернее, Вы выглядите?

— Как выглядит моя Душа, я не знаю. Её видят только другие Души. А их я вижу как пятна света. Что-то вроде солнечных зайчиков. Отличаются они интенсивностью света и пятнышками на нем. Есть совершенно светлые Души и есть запятнанные, почти темные. Как у живущих в вашем, мире. Там же говорят: «Светлой Души человек» или «У него Душа чернее ночи». Здесь всё так же, как жил человек в земной жизни, такая у него и Душа.

— Меня интересует Душа моей мамы. Она где? И какая?

— Точно могу сказать: она, должно быть, Здесь, в Пространстве. А в какой его точке, надо искать. Вы представляете, сколько здесь Душ, если от сотворения мира на Земле жили более ста миллиардов человек, и все они переселились сюда.

— Все-все? — вырвалось у Матроны.

— Нет. На Земле сейчас живут шесть с чем-то миллиардов их потомков, чьи Души постепенно тоже прибудут сюда, а их место на Земле займут их продолжения. Жизнь непрерывна, вернее даже вечна, принимая только разные формы бытия — или в виде вашей частицы на Земле, или в форме Души — в Пространстве.

— Господи, как всё сложно, — отстучала Матрона.

— Скорее, как все мудро, — поправил Волгарь. — Ничто не исчезает, бесконечно обретая иные формы… Даже то, что сгорело в огне, превратилось лишь в иную форму материи…

— В солнечный зайчик? — спросила Матрона.

— И в солнечный зайчик. Это высшее творение Создателя, — подтвердил Волгарь.

— А почему моя мама мне ничего не пишет?

— Ну, почему же? Общаются ваши Души. Мама вам снится, вы мысленно говорите с ней. Вы — часть её, а ваша живая Душа — часть её Души. И вы же понимаете друг друга? Для этого разве обязательно писать так, как я? Я пишу скорее для нечутких Душ, чтобы пробудить в них голос Совести. А вы слышите его и без меня.

— Спасибо, — тихо сказала Матрона, уже не печатая слово на экране, и он погас.

Ночь после выборов в предвыборных штабах всех кандидатов проводят одинаково — пьют: за явку избирателей, за результаты экзитпула, за подсчет первых процентов голосов, за то, что «наша берёт!» или за «мы ещё себя покажем!». В общем, была бы охота, а причину всегда найдём. И в качестве причин оказываются здоровье кандидата, славная работа команды, её отдельные недостатки, непременное желание исправить их в следующий раз и за третий русский вопрос: «ты меня уважаешь?»

Обстановка в штабе действующего мэра отличалась от остальных только количеством пьющих и суровостью лица главного пиарщика его предвыборной кампании Александра Крутого. Пил Сарафанов-Крутой не меньше других, закусывал исключительно фруктами, по сему к полночи был уже изрядно пьян, но держался и, чтобы не выдавать себя заплетающимся языком, изо всех сил сдерживал клокочущее желание сказать, кому эта кампашка обязана грядущей победой. Но к полуночи, когда предварительно подсчитанные голоса, поданные за действующего мэра, уже тяжелым валом накатывались на показатели соперников, Сарафанов, требуя всеобщего внимания, поднял вверх руку с бокалом.